В Кишиневе в конце июня прошел X Международный музыкальный фестиваль «И. С. Бах», организованный Органным залом и Культурным Фондом «И. С. Бах». Его участник, знаменитый российский пианист и композитор, лауреат крупнейших международных конкурсов Владимир Свердлов-Ашкенази дал эксклюзивное интервью «ЛП».
«ЛП»: — Владимир, в чем для Вас ценность музыки Баха?
— С Бахом очень своеобразная история соприкосновения: ты ощущаешь невероятную свободу, и одновременно — совершенно несвободен. И это чувство свободы в несвободе совершенно удивительное. На репетиции в Кишиневе я вдруг ощутил: Бах – это блаженство на каторге. Его музыка уникальна и тем, что в ней пианисту ничего не надо искать, ничего не надо выдумывать, не нужно стремиться быть интереснее, эмоциональнее, романтичнее – она просто есть, как первозданность, и ее нужно заполнить своей энергией. Музыка Баха отсекает все лишнее. И это здорово.
«ЛП»: — А каково Ваше восприятие музыки Шопена, которая занимает значительное место в концертной деятельности?
— Это во многом тактильная музыка, которая связана с прикосновением к инструменту. В Шопене очень многое зависит от рояля и взаимоотношений исполнителя с ним. А Бах – это взаимоотношения человека с чем-то совершенно иным. Шопен может пойти, а может не пойти – все на ощущениях.
«ЛП»: — Каким находите инструмент в Органном зале?
— Я не в первый раз приезжаю в Кишинев и давно с ним знаком. Изначально неплохой «Steinway», но он уже нуждается или в значительной реставрации, или в замене. На мой взгляд, государству нужно постараться изыскать возможности и приобрести для Органного зала новый «Steinway». Или инструмент другой марки, например «Yamaha», а лучше «Fazioli» . Но он дороже.
«ЛП»: — Вы родом из музыкальной семьи: дед Давид Ашкенази — выдающийся эстрадный пианист, аккомпаниатор и композитор, мать — Елена Ашкенази — пианистка, профессор фортепиано, дядя Владимир Ашкенази — знаменитый пианист и дирижер. А Вам никогда не хотелось пойти по стопам отца — шахматиста, гроссмейстера Леонида Свердлова?
— Хотелось. Но папа убил совершенно во мне это желание, потому что к своему делу относится очень серьезно. И каким-то образом ему удалось внедрить в мое сознание большие сомнения по поводу моей одаренности в шахматах. Я играю как любитель, иногда неплохо. Порой на меня находит большое желание учиться, и тогда накупаю книжки по шахматам.
При этом мое становление как пианиста в Европе происходило под фамилией Свердлов. Как Свердлов я стал лауреатом Международного музыкального конкурса имени Королевы Елизаветы в Брюсселе в 1999 году. Конкурс считается одним из самых крупных и престижных в мире музыки. И никто представления не имел, что я имею отношение к музыкальной династии Ашкенази. Конкурс судьбоносный для музыкантов, и он дал мне толчок для стремительного роста. И неважно, Гран-при у тебя или шестая премия – это статусного значения не имеет. Главное пройти в финал. Такие моменты жизни незабываемы.
«ЛП»: — А фамилия Ашкенази, надо полагать, связана с Вашей композиторской стезей?
— Именно так. Я взял двойную фамилию, чтобы подчеркнуть два вектора развития: исполнительство и композицию. И как Свердлов-Ашкенази играю уже более десяти лет. Для меня было важным обозначить принадлежность к династии, так как я очень люблю моего деда Давида Ашкенази. В то же время всегда стремлюсь идти своим путем.
«ЛП»: — Вы говорили, что считаете деда очень важным человеком в жизни…
— Просто он дал мне больше всего тепла. Вселил уверенность в себе и выработал правильное отношение к жизни. Когда я был совсем маленьким, он брал меня с собой в гастрольные поездки.
«ЛП»: — Как с годами меняется Ваше прочтение одного и того же произведения? Композитор открывается глубже?
— У меня все связано с саморазвитием, и это правильно. Но вынужден вас огорчить: на самом деле никакого прочтения произведения нет. Это все разговоры людей около музыки. А для человека внутри речь идет только о сживании с музыкой. Мы сживаемся с чем-то, и потом то, что из этого получается, окружающие называют прочтением, концепцией, «он хотел сказать то-то…». А настоящее искусство не имеет никакого выбора – оно просто есть, это «химия» человека с пространством, понимаете? В нем очень много лабиринтов, подводных камней, скрытых историй. Мы же постигаем сокрытое от нас, и это невероятно интересно.
«ЛП»: — Наверное, это имел в виду один из музыкантов, который сказал, что для исполнителя гораздо важнее читать то, что написано не в нотах, а между нот?
— Конечно, мы не читаем просто ноты и не играем просто ноты. Мы в них ищем нечто другое. Но, с другой стороны, если можно прочесть просто ноты и их здорово сыграть – в этом тоже есть тайна. Тайна присутствует и в очень простых вещах. При этом я никогда не сяду читать просто ноты.
«ЛП»: — Вы занимаетесь композицией более десяти лет. Сочинительство оказывает влияние на исполнительство?
— Мне кажется, да. Но не уверен. Наверно, отношение к нотным текстам изменилось. Раньше это были святые постулаты, а сейчас я больше вижу, как композитор писал. И глубже происходит анализ процесса создания вещи. Но не знаю, как это сказывается на игре. Думаю, что во мне где-то живет все тот же исполнитель, человек, который не занимался композицией.
«ЛП»: — Свои произведения легче играть?
— Сложнее. Потому что это свое и нет святой веры. Иногда хочется что-то изменить, и понимаю, что как у автора у меня есть на это моральное право. Но в этом и большая проблема, так как моральное право мешает. Выходишь, например, играть Шуберта — там нет права что-то изменить, и это направляет пианиста на верный путь. А если все время тянет подправить, то путь становится сложнее. Заковыристее, так как больше возможностей свернуть. А когда человек это чувствует, ему трудно четко придерживаться выбранной дороги. С одной стороны, со своими сочинениями вроде бы ответственности меньше. А с другой – больше, потому что если ты плохо играешь свое, то подставляешь себя с двух сторон: и как пианист, и как композитор.
«ЛП»: — Как считаете, в мире классической музыки надо расширять аудиторию? Или пусть ее слушают те, кто понимает?
— Как показывает практика, стремление к расширению ни к чему не приводит. Просто ужасно, когда для привлечения публики из классики делают разного рода синтезы с попсой. Кошмарно звучит и не имеет никакого отношения к подлинности. На мой взгляд, нет надобности искусственно расширять аудиторию. Люди сами в состоянии понять, что им слушать. И весь пиар, раскрутка классики – на мой взгляд, большая ложь. Прививать культуру восприятия музыки – это совсем другой процесс, более связанный с воспитанием в семье, с окружением человека. Но мы не можем неестественно для развития какого-то человека навязать ему совершенно другую культуру. Это вообще издевательство. Будет хорошо, только когда человек сам дорастет. А тянуть его за уши, — не знаю, зачем? По-моему, это отбивание бюджетов на культурное просвещение, и никакого отношения к реальности не имеет.
«ЛП»: — В чем, на Ваш взгляд, великая сила искусства?
— Она в великой силе человека, который создает это искусство в кооперации с чем-то Высшим. Сам по себе человек мало что значит. И только подключение к пространству нас творчески наполняет, понимаете? И сила человека – в его связи с Высшим разумом, и в вере в эту связь, в умении работать с нею. Именно в этом и корни наши. К сожалению, многие люди не используют такие гигантские возможности. Я считаю, что каждый человек гениален. Просто в одних природные данные проявились, а в других – сокрыты. Или человек не может их найти, не понял, как искать. Или не знал, что надо проявить терпение, и т. д. Дело только в этом.
